– Она собиралась продать бриллиантовые серьги? – предположил Питерсон.

– Пусть она и не была семи пядей во лбу, но разницу между единственным и множественным числом она понимала. Она имела в виду один бриллиант, и сказала она это еще до того, как появились сережки. Либо она что-то знала, либо просто несла чушь. К сожалению, в случае с Мариссой чаще имел место именно второй вариант.

– Вы были здесь, когда она выступала в этом клубе в последний раз, накануне Рождества?

– Да. И на ней как раз были те самые бриллиантовые серьги.

– Вы в этом уверены? – переспросил Питерсон.

– Да, потому что она зашла сюда в чем мать родила и попросила меня подшить пояс для подвязок. Я глаза ниже ее шеи не опускал. Не увлекаюсь женской анатомией, – сказал он, поджав губы. – Особенно когда ее суют мне под нос без спросу.

– А с кем она ездила к оценщику в Хэттон-Гарден? – спросил Питерсон.

– Она сегодня выступала. Сейчас позову ее.

Он достал телефон и, набрав номер, снял с уха клипсу.

– Венч, ты еще здесь? С тобой хотят поговорить из полиции… Ничего страшного, просто пара вопросов.

Скрипнула дверь, и в проеме появилась миниатюрная женщина в джинсах и фиолетовом шерстяном свитере. Эрика узнала ее – она танцевала в образе штурмовика из «Звездных войн».

– Вы хотели меня видеть?

– Проходи, Элла, не стой в дверях, – сказал ей Мартин, надевая клипсу. – Это Элла Бартлет.

Она улыбнулась Эрике и с интересом взглянула на Питерсона.

– Вы ездили вместе с Мариссой оценивать ее серьги? – спросила Эрика.

– Да. Оценщик сказал, они стоят десять с половиной тысяч. Он предложил их выкупить, потому что бриллианты, по его словам, были исключительной чистоты.

– И Марисса не согласилась?

– В тот раз – нет. Она вся надулась, как павлин, когда поняла, что ей принадлежат такие офигенные сережки. Ей не хотелось с ними расставаться.

– Когда состоялась ваша поездка?

– Где-то неделю назад.

– Вы с Мариссой были подругами?

– Не сказала бы. Мне, как и всем, просто было интересно, настоящие они или нет. А я все равно ехала в ту сторону в спортзал, поэтому решила сходить с ней.

– Вы помните, в каком магазине проводили оценку?

– Нет. Но он был рядом с клубом Джим-Бокс в Фаррингдоне. В паре улиц от него.

Эрика посмотрела на Питерсона. Там сотни ювелирных лавок!

– Я оставлю вам свой номер, и если вы вспомните место, позвоните мне, хорошо? Это очень важно, – сказала Эрика, передавая ей визитку. Девушка кивнула и собралась уходить.

– О, Элла, чуть не забыл. Купил тебе специальный дезодорант для шлема. Здесь ведь очень жарко, – сказал Мартин, передавая ей флакон.

Элла торопливо схватила флакон и смущенно посмотрела на Питерсона.

– С тебя 5.99, – закричал Мартин ей вслед. – У вас есть еще вопросы? Мне нужно успеть сшить шесть стрингов и не опоздать на последнюю электричку.

– Нет, спасибо, – поблагодарила его Эрика, и они вышли.

– Ну и дело нам досталось! – воскликнула Эрика, когда они с Питерсоном шли назад к станции. Они выбрали маршрут, пролегающий по тихим улочкам, чтобы обсудить полученную информацию.

– Что это все-таки за бриллиант? – спросил Питерсон.

– Он был ее символом. Возможно, она думала, что она сможет прославиться под именем Желтый Бриллиант и заработать много денег. Дита фон Тиз получает миллионы, а Марисса хотела стать новой Дитой.

– Все новые и новые пласты…

– Загадок? Обмана?

– Дерьма. Болото какое-то. Такое ощущение, что ее все ненавидели.

Эрика согласно кивнула.

– Марисса много болтала, всем обо всем рассказывала, но, похоже, о нападении мужчины в противогазе она рассказала только миссис Фрятт.

– Пусть даже она много чего выдумывала и не вызывала симпатии, у нее все равно были свои страхи и секреты. Многие боятся сообщить о том, что на них напали или изнасиловали. А самоуверенность может быть и напускной, люди часто блефуют.

Эрика кивнула. Они так увлеклись разговором, что не смотрели, куда идут. Когда они вышли на Риджент-стрит, начался мокрый снег.

– Хочешь кофе? – спросил Питерсон, увидев на углу работающий «Старбакс». – Можно хотя бы переждать снег.

– Хорошо.

Пропустив пару красных автобусов, они перешли дорогу и направились к ярко освещенной кофейне. Эрика заняла столик у окна, Питерсон принес два кофе. За окном переливались огнями рождественские витрины, и Риджент-стрит утопала в свете праздничных гирлянд. Они пили кофе и смотрели на шумную улицу.

– Пройдемся по подозреваемым? Итак, Джозеф Питкин выслеживал, фотографировал Мариссу и снимал ее на видео. Возможно, по ее же просьбе, чтобы шантажировать Дона Уолпола? – начала Эрика.

– Еще есть Иван Стовальски, который был одержим ею настолько, что собирался бросить жену в Рождество и уехать с Мариссой в Нью-Йорк. И он пытался покончить с собой, – добавил Питерсон.

– И Дон Уолпол, с которым она переспала в пятнадцать лет и потом шантажировала его тем, что его засудят как педофила. Также она, возможно, украла бриллиантовые серьги у миссис Фрятт, хотя та не сказала об этом ни слова. А забывчивостью она, как нам показалось, не страдает.

– Как думаешь, знал ли об этом ее сын? Ведь он ювелир и работает в Хэттон-Гарден?

– Возможно. Но миссис Фрятт – единственная, кому Марисса рассказала о нападении.

– И этот мужчина в противогазе как-то связан с Джозефом Питкином, ведь он покончил с собой из-за фотографий, которые ты показала ему во время допроса. Я имею в виду, он был сильно напуган.

– Они стали последней каплей, – устало сказала Эрика. – Вот если бы мы восстановили письмо с рисунком противогаза одновременно с фотографиями, то я успела бы вытащить из него больше информации. Или остановить его… Не знаю.

– Ты не могла знать, – сказал Питерсон, тронув ее за руку.

Она вяло улыбнулась.

– И Мэнди ничего не рассказывает о вечере убийства. Должна же она была хоть что-то услышать.

– Она ведь алкоголичка?

– Да. И могла лежать в отключке на диване, когда Мариссу за окном резали ножом. Завтра нам нужно проверить всех этих людей и понять, у кого есть алиби, а у кого нет. Хочу еще раз зайти к миссис Фрятт и спросить про сережки.

Они сделали еще по глотку кофе и замолчали. Питерсон поежился.

– Эрика, мне кое о чем нужно с тобой поговорить.

У нее зазвонил телефон, она достала его из сумки и увидела, что уже почти половина двенадцатого.